Однажды князь Хуан сидел в своей лоджии и читал книгу, а колесник Пиень внизу мастерил колесо. Отложив молоток, Пиень поднялся по ступеням и обратился к князю:
— Осмелюсь спросить, что читает ваша милость?
— Слова мудрецов, — ответил князь.
— А эти мудрецы живы? — осведомился Пиень.
— Они умерли.
— Тогда, — сказал Пиень, — то, что вы читаете, мой владыка, — это только истлевшее тряпье и ошметки этих древних.
читать дальше— Как смеешь ты, колесник, — закричал князь, — судить о книге, которую я читаю?! Объяснись, не то я велю казнить тебя.
(Немыслимо! Колесник приходит к князю и говорит: "Все, что ты читаешь, лишь истлевшее тряпье и ошметКи этих древних".)
— Ваш покорный слуга, — ответил колесник, — смотрит на это глазами своего ремесла. Если, делая колесо, я мастерю его слишком нежно, то работать приятно, но изделие не получается прочным. Если, наоборот, я мастерю энергично, то инструмент быстро выходит из строя и части плохо подходят друг к другу. Если же движения моей руки не слишком нежны и не слишком энергичны, мысль понята моим умом. Но словами я не могу выразить, как это сделать.
(Не слишком энергично и не слишком нежно — точно в середине, в равновесии.)
— Но словами я не могу сказать, — отвечает колесник, — как достигнуть этой величайшей середины между усилием и безусильностью, между делом и недеянием. Я не могу высказать это словами. Тут есть некое умение, но все же высказать его я не могу. Я знаю и все же не могу рассказать. Я не могу передать это умение даже своему сыну, и мой сын не может научиться этому от меня. Нет никакого способа научить этому и нет никакого способа этому научиться. Учить и учиться, учиться и учить возможно только внешнему, а это — внутреннее чувство. Поэтому мне уже восьмой десяток, а я все еще сам мастерю колеса. Но эти древние, хотя и при жизни не могли передать этого, давно уже умерли, поэтому то, что вы читаете, мой повелитель, всего лишь их ошметки и остатки!
— Я вот жив, — говорит он, — я знаю это, у меня есть это умение и все же я не могу научить, не могу передать это знание. Я жив, я знаю, я люблю своего сына и я очень хотел бы... Я очень стар, мне уже восьмой десяток, а мне все еще приходится работать самому. Если бы мне удалось научить сына, я мог бы отдыхать. Но если я не могу передать то, что может быть лишь пережито? Даже когда мудрец жив, передать это невозможно, как же это может быть передано, когда его нет уже много веков? Вы даром теряете время, сударь, — сказал он, — все это белиберда.
-
-
17.01.2008 в 14:41З.Ы.: Ахтунг у тебя новый дизайн!
-
-
17.01.2008 в 15:21-
-
17.01.2008 в 16:46Мне нравится новое оформление твоего дневника. Респект!
О непривязанности:
Однажды два даосских монаха шли горными тропами в свой монастырь. Когда они подошли к горной реке, то увидели девушку. Она не могла сама перейти вброд и ждала помощи. Когда монахи подошли, она попросила перевести ее через реку. Помочь взялся старший монах - он перенес девушку на руках через бурлящий поток. После этого монахи пошли дальше. Через некоторое время младший монах спросил старшего:
- "Послушай, уставом нашего монастыря заперещенно не только прикасаться к женщине, но даже смотреть на нее! Как ты смог решиться на такое??"
- "Я уже давно оставил девушку на берегу, а ты все думаешь о ней." - Ответил старший монах.
О принципе У-Вэй (неделания):
В древнем Китае существовал человек, который мог вплавь переплыть любую горную реку. Когда у него спросили, как он ухитряется делать это, он ответил: "Я погружаюсь вместе со струями, и выплываю вместе с пеной".
-
-
17.01.2008 в 16:55вторая заставляет задуматься.